• Главная • Воспоминания •

 Воспоминания генерал-майора

А. П. Перхурова

<Ярославское восстание. Июль 1918. / Ред. и сост. В. Ж. Цветков / Библиотечка россиеведения. Вып. № 2.

— М.: Посев, 1998. — С. 51—78.>

[1] Так обозначены номера страниц. Номер предшествует странице.

[51]

Глава 1.

Слишком тяжелы были моральные переживания в конце 1917 г., чтобы можно было выразить их словами на бумаге.

Все происходившее казалось настолько сумбурным, настолько не укладывалось в понимание, что являлась потребность отойти в сторону и оглядеться.

Выполнить это было тем проще, что, за упразднением офицерского звания в армии, я как «солдат, достигший 40-летнего возраста», имел право на увольнение от службы.

Поэтому в январе 1918 г. я с соответствующими документами в кармане был уже в дороге, направляясь через Петроград и Москву в Екатеринославскую губернию, куда я перевез свою семью на время войны из Владивостока.

Хотя я ехал по официальным документам как солдат, по остатки офицерской одежды, бывшей на мне, сразу же показывали каждому, что я «солдат из офицеров».

А этого было вполне достаточно, чтобы во многих случаях подвергнуться неприятностям до лишения жизни включительно.

Трудно передать все затруднения, опасности и лишения, которые пришлось испытать в пути, пока я добрался до семьи.

Невеселую картину застал я дома: больная жена, дочь, лишившаяся места учительницы только потому, что у нее отец-офицер, и маленький сын, ютящиеся в одной только комнате. Полное отсутствие денежных средств и сколько-нибудь ценного имущества.

Найти работу бывшему офицеру в маленьком уездном городке почти на линии фронта оказалось невозможным.

Я решил вернуться обратно в Москву, проездом через которую я слышал о каких-то рабочих артелях из бывших офицеров, союзах и т. п.

Однако в Москве оказалось, что «бывшему офицеру» трудно найти не только работу, но даже и пристанище. Время шло. Постоянной работы не находилось, остаток денег от дороги приходил к концу.

Положение становилось критическим. Примерно в первых числах марта я встретился со своим знакомым Д. В. Кошелевым, который сказал мне, что в Москву приехал Б. В. Савинков и хочет познакомиться со мной, так как затевает какое-то дело.

Знакомство это меня не привлекало. Эсер, террорист, комиссар в армии при Керенском, — все это не располагало в пользу знакомства. [52]

Однако через несколько диен, при вторичной встрече с Кошелевым, я решил познакомиться с Б. В. Савинковым. Он произвел на меня самое отрадное впечатление, как человек в высшей степени разумный, энергичный и решительный, любящий Родину.

За первые две-три встречи Б. В. Савинков высказал мне свои взгляды, познакомил с положением дел и набросал мне план намеченной работы. Сущность высказанного сводилась к следующему.

Немцы перешли в наступление, угрожают Петрограду, продвигаются к Москве. Старая армия распущена, — новой силы для противодействия вторжению — нет. В Псковской, Петроградской губерниях крестьяне сами формируются в партизанские отряды для борьбы с немцами, но этого, конечно, мало.

Во-вторых, заключен сепаратный мир, Россия теряет право голоса при заключении мира союзниками, после окончательной победы, в неизбежность которой мы твердо верили.

В-третьих, оставив союзников без своей поддержки, Россия тем самым оттягивает решительный конец войны и вместе с этим затрудняет устройство внутри себя, так как немцы, угрожая своим продвижением, путают все карты.

Следовательно для парализования таких вредных влияний необходимо создать хотя бы небольшую, но надежную и дисциплинированную армию, с которой могли бы считаться и немцы и союзники. Начало такой армии заложено уже на Дону, и крайне выгодно создать то же и на севере России, в районе Москвы и Петрограда.

В основу такого формирования должны поступить офицеры и солдаты старой армии, плюс все те элементы из населения, которым дорога честь и прочное благоденствие России и которые понимают, что решение о внутреннем устройстве России принадлежит всему народу, а не отдельной какой-либо партии или какому-либо одному классу.

Поэтому, кроме желания борьбы с немцами, необходимо еще наличие убеждений в следующих положениях:

1) Необходимость Учредительного собрания, правильно избранного (Учредительное собрание первого созыва считается недействительным).

2) Земля — народу.

3) Преданность интересам всех народностей составляющих Россию. (...) Я согласился со всем высказанным и изъявил полную готовность работать в этом направлении. Этим было положено начало организации, носившей название «Союза защиты Родины и Свободы».

Глава 2.

Вначале вокруг Савинкова сгруппировалась кучка людей, в состав которой входили полковники Страдецкий, Гейер, Бредке и я, капитаны Клементьев и Осколков, военный врач Григорьев и юнкер Клепиков.

Несколько позднее я познакомился и с журналистом Дикгоф-Деренталь.

Людей было немного, а работы очень много. Поэтому первоначально точного распределения работы и обязанностей между нами не было, и каждый делал то, что нужно было выполнить в данное время.

Сущность работы этого периода (март 1918 г.) сводилась к тому, что мы отыскивали подходящих для организации лиц, знакомили их с задачами Союза и, в случае согласия вступить в Союз, — создавали из них известные единицы формирований. [53]

В основу формирований была положена схема организации командного состава отдельной части соответствующего рода войск.

Каждому согласившемуся вступить в организацию предлагалось набрать себе по возможности не меньше четырех человек, лично ему знакомых и вполне надежных.

Эти пять человек составляли кадр роты, эскадрона и батареи.

Сумевший набрать большее количество людей распределял их по должностям, по своему усмотрению, в зависимости от личных качеств и вместе с тем сам занимал соответственно высшую должность.

Работа была трудная и утомительная. Денежных средств не хватало иногда на пропитание, не говоря уже об извозчиках или трамваях.

Приходилось из-за этого путешествовать при всякой погоде пешком, делая громадные концы.

При этом приходилось вести дело крайне осторожно, чтобы не нарваться не только на провокатора, но даже просто на болтливого человека, не умеющего держать язык за зубами.

С Савинковым мы имели свидания не чаще 1-2 раза в неделю, обыкновенно в какой-нибудь гостинице, адрес которой сообщал нам Клепиков, равно как и время для сбора.

Для получения этих сведений, а также для передачи Б. В. Савинкову наиболее важных донесений, у каждого из нас были назначаемы определенные места и время, где происходили встречи с юнкером Клепиковым, который таким образом поддерживал связь, числясь в то же время адъютантом Савинкова.

Отсутствие денежных средств до крайности затрудняло работу, так как многие из согласившихся вступить в организацию уезжали из Москвы, не имея возможности прокормиться в Москве за свой счет.

Лично мне неоднократно приходилось ночевать на вокзале, так как постоянной квартиры не было, а устраиваться в гостиницах встречалось много затруднений.

Как общее правило было — не посещать друг друга на частных квартирах и даже, по возможности, не знать их адресов.

Местами для встреч и переговоров назначались вокзалы, бульвары и т. п.

В апреле дело несколько улучшилось. Савинкову удалось получить откуда-то первую денежную субсидию, при помощи которой явилась возможность нанять квартиру и в ней вполне легально, через врача Григорьева, открыть, лечебницу для приходящих больных.

Квартира эта была нанята в Молочном пер., д. 12, кв. 7.

Несмотря на то, что эту лечебницу посещали настоящие больные, в ней в то же время фактически работал и штаб организации. [54]

Распределение комнат в квартире и принятые меры делали то, что ни больные, ни даже врачи, приглашенные врачом Григорьевым по специальностям, не могли и подозревать, что они находятся на конспиративной квартире.

Порядок был заведен такой: в квартире в качестве служителя при лечебнице был помещен капитан Клементьев.

По документам он значился демобилизованным солдатом, а по наружности и по добросовестному выполнению обязанностей слуги — подозрений не вызывал.

Когда раздавался звонок в передней, Клементьев отворял дверь и спрашивал у прибывшего: — Вы к доктору? На это должен был следовать ответ: — Да, меня прислал доктор Попов. — Вам прописали массаж? — Нет, электризацию...

Правильно произнесенный диалог указывал, что прибывший свой, и его проводили в одну из комнат 1, 2, 3 или в 7, в зависимости от того, которая была свободна.

Не давший правильной явки проводился в комнату 8, откуда и принимался врачом как действительно больной.

В этом штабе я мог уже более спокойно ночевать, приходя туда незаметно. С апреля начальником штаба был я, а полковники Страдецкий, Гоппер и капитан Осколков выбыли из Москвы. Первый — для устройства своих дел, а два других — по болезни.

Но состав штаба к этому времени пополнился и представлялся в следующем виде: кроме меня, были начальники отделов:

1) иногороднего — врач Григорьев;

2) разведки и контрразведки — полковник Бреде,

3) сношения с союзниками — Дикгоф-Деренталь;

4) конспиративного — В. В. Никитина;

5) заведующий пехотным формированием — капитан Пинка;

6) кавалерийским — корнет Виленкин;

7) артиллерийским — капитан Жуковский;

8) инженерным — подполковник Никольский;

9) резервным — подполковник Сахаров.

Фактически вся работа штаба выполнялась до самого конца только этими лицами. Приблизительно в середине апреля образовался еще особый отдел, вернее — отряд, под начальством пор. Пирогова. Отряд этот находился в непосредственном распоряжении Б. В. Савинкова и деятельности ни в чем не проявлял. В нем насчитывалось 7-10 человек, так как за неимением в организации оружия и каких-либо запасов и за невозможностью приобрести их и хранить в безопасном месте — роль начальников отделов мобилизационного, оперативного и снабжения сводилась к нулю, и должности эти числились только на бумаге.

Кроме перечисленных выше лиц, допуск в штаб разрешался только вполне надежным и существенно важным для организации лицам, преимущественно из числа приезжающих от организаций других городов, которые примкнули к союзу.

Для встреч со всеми другими лицами по-прежнему служили нейтральные места — кафе, столовые, бульвары, вокзалы и пр.

В этот период завязались отношения с представителями союзных миссий. Переговоры велись с ними преимущественно Дикгоф-Деренталем и иногда новым. [55]

Союзников сильно заинтересовала возможность возникновения каких-то сил. могущих действовать против немцев со стороны России и тем удержать на атом фронте возможно большее количество немецких сил, которые могли бы быть при других условиях переброшены на Западный фронт и тем затруднить конечный результат войны.

Со своей стороны союзники предлагали помощь, о виде и характере которой и шли переговоры.

Судя по докладам Савинкову Дикгоф-Деренталя, к союзникам обращались за помощью какие-то возникшие раньше нашей, но не смогшие доказать своей жизнеспособности организации. Между прочим, союзники просили пашу организацию доставать им сведения о положении дел в тылу немецких войск, оперировавших на русской территории, и вообще о состоянии и настроении этих войск.

Задача эта была блестяще выполнена под руководством полк. Бреде.

Это заставило союзников понять, что наша организация не дутая, несмотря на полное отсутствие у нее технических средств и малое количество денег.

После этого переговоры с союзниками приняли более определенный характер, тем более, что силы организации выяснились более точно. В Москве насчитывалось до 2000 чел. и в городах вокруг Москвы и по Волге, от Рыбинска до Казани включительно, более 3000.

Штаб организации принял все меры договориться с местами и удержать их от преждевременных выступлений. В результате стали получаться ответы, что сочувствующие движению согласны ждать и выполнять указания штаба, но при условии, если штаб их снабдит оружием.

Наступил май месяц, и положение оказалось очень обостренным: для выступления не было нужных средств, а ждать было опасно, учитывая настроение на местах и то, что 2000-ная организация уже с трудом конспирируется.

Вопрос о возможности выступления в Москве мною был решен отрицательно, и доводы мои были признаны правильными.

Было решено перенести организацию из Москвы в Казань, как более хлебное и спокойное место, откуда легче было бы сноситься с крестьянами верхнего Поволжья. Союзники обещали дать нужную для выполнения этой операции сумму. Однако обещания этого своевременно они не выполнили и тем поставили нас в критическое положение.

Вследствие случайности, в середине мая произошел провал организации, открыто местонахождение штаба и выяснен его состав. Были выяснены и другие конспиративные, хотя и второстепенного значения квартиры. Произошли аресты.

Связь между различными частями организации нарушились, и дело стало.

Потребовалось много времени, чтобы восстановить связь и выяснить действительные потери.

На это ушло около двух недель.

Наступил июнь.

Глава 3.

В июне переговоры с союзниками приняли такой характер: союзники обещали не только денежную помощь, но и помощь войсками, оружием и техническими средствами. Помощь эта не могла быть большой и должна была явиться через Архангельск. [56]

Основная цель такой поддержки заключалась и том, чтобы поддержан, нас на первых порах и дать возможность из подполья сформироваться надлежащим образом.

Такое предложение для нас казалось приемлемым, так как было стремление действовать главным образом своими силами и не давать преобладающего значения иностранным войскам. Один какая-нибудь бригада союзников доминировать не могла бы, а помощь ее в самом начале выступления принесла бы нам громадную пользу.

Однако, французы ставили условием, чтобы сперва обнаружился размер народного движения, а после этого они подадут без излишних задержек помощь своими войсками.

Это условие, в связи с поступающими в штаб донесениями о нетерпении некоторых групп, настаивающих на скорейшем выступлении и снабжении их оружием. было принято. Работа пошла в направлении подготовки к выступлению в районе верхнего Поволжья.

Был намечен в первую очередь ряд городов для окончательной подготовки к выступлению. Города эти были: Рыбинск, Ярославль, Кострома, Нижний Новгород, Ростов Ярославский, Муром. Организацией были посланы в эти города доверенные лица, чтобы проверить не только готовность военных организаций в городах, но и настроение, взгляды и желания населения в уездах.

Посланные привезли в общем благоприятные известия о населении, но зато выяснили, что с организациями Нижнего, Костромы и отчасти Ростова, Ярославля — связь порвалась и найти их не могли.

Сведения о состоянии организации в Ярославле были настолько хороши, что я усомнился в их справедливости. Высказав это Б. В. Савинкову, я получил приказание поехать лично самому в Ярославль и проверить возможно точнее действительное положение дел. Вместе с тем я должен был отвезти в Ярославскую организацию деньги, и которых она испытывала острую нужду.

В десятых числах нюня я приехал в Ярославль, отыскал начальника штаба местной организации и приступил к проверке.

Несмотря на уверения, что в организации должно состоять не меньше 300 чел., я в течение 4 или 5 дней не мог добиться более или менее наглядных доказательств существования такого числа людей, как не мог установить вообще существование организации.

Я вернулся в Москву с докладом, так как не имел разрешения оставаться в командировке дольше.

После моего доклада Савинков вновь послал меня в Ярославль, не стесняя сроком, с поручением выяснить во что бы то ни стало.

Во второй мой приезд удалось установить, что в Ярославской организации произошел раскол, при чем старый начальник штаба оказался с несколькими человеками в одной группе, а все другие, приблизительно человек 200, откололись и образовали новый штаб.

Разбирать причины раскола не было времени, а надо было объединить возможно скорее работу обоих штабов, так как каждый из них имел свои связи, разделение которых останавливало все дело.

Это обстоятельство привело к тому, что я из лица контролирующего — согласно данной мне инструкции — превратился в работника Ярославской организации. [58]

Результатом такой работы получилось то, что мне было заявлено со стороны членов организации, что совместная работа обоих штабов и находящихся в распоряжении каждого из них сил возможна только при условии, если я стану во главе ярославских организаций.

Снесясь с Б. В. Савинковым, я получил от него приказание остаться в Ярославле и руководить всей работой. При этом было указано, что все должно быть готово к 4 июля и выступление во всех намеченных городах должно произойти в ночь с 4 на 5 июля.

Время до назначения срока оставалось немного — дней 10, а работы предстояло еще очень много. Дело осложнялось и тем, что я в Ярославле был впервые, ни города, ни его окрестностей не знал совершенно, и все это нужно было изучить возможно подробнее и точнее.

Затруднение получилось и с квартирами, так как на частной квартире устроиться было нельзя, а в гостиницах не разрешалось жить дольше известного срока, не более, кажется, 3-4 дней.

Кроме работ чисто военного характера, приходилось вести переговоры с представителями местного населения, устанавливать порядок гражданского управления и те меры, которые нужно принять для предупреждения вредных и нежелательных явлений, неизбежных при вооруженных выступлениях.

Характер органов гражданского управления и личный его состав был выработан в Ярославле еще до моего приезда, и мне оставалось только ознакомиться с ним.

Помощником моим по гражданской части был выбран служащий железнодорожных мастерских (Савинов, который приходил ко мне несколько раз то один, то с другими железнодорожниками. Никаких разногласий у нас с ним не получалось, и мы быстро договаривались, вырабатывая постепенно план действий, в зависимости от накопления у меня проверенных сведений.)

Но с военной организацией дело шло хуже. Цифра 200 человек боеспособных членов для первоначальных действий оставалась для меня сомнительной. Количество войск ярославского гарнизона было значительно.

Учитывая, что в нужную минуту выйдут на улицу далеко не все, изъявившие согласие, вероятнее всего не более 1/3 состоящих на учете, я видел, что сил будет совершенно недостаточно.

По моим расчетам, насколько я успел ознакомиться с обстановкой в Ярославле, надо было не меньше 190 чел. Допуская же возможную убыль при первом же столкновении, надо было иметь в запасе процентов 10, всего, следовательно, около 200 человек.

Я сообщил об этом Савинкову, прося выслать возможное число свободных людей из Московской организации. На большую поддержку не рассчитывал, так как появление сразу большого количества новых людей в незнакомом для них городе могло испортить дело, а в вопросе подыскания подходящих помещений для размещения прибывших в городе и около него местным штабом было сделано мало, а вернее — ничего. Помещения намечались, но ни одного нанято не было.

С войсковыми частями гарнизона связи не было, на их поддержку в первый момент мы не рассчитывали и все основывали на их моральном состоянии.

Только один броневой дивизион определенно обещал сразу же выступить вместе с нами, о чем заявил мне начальник его Супонин.

Дня за три до выступления мне удалось связаться с председателем полкового комитета 1-го Советского полка «товарищем Владимиром». Он говорил мне, что полк, в котором насчитывалось около 1000 человек, настроен сочувственно, но [59] очень боится своей интернациональной роты и поэтому примкнуть к нам сразу не сможет. Но, но во всяком случае, он гарантирует полный нейтралитет полка.

Полк этот помещался в здании быв. Ярославского кадетского корпуса, на отлете от других частей гарнизона, расположенных в самом городе. Для обезоружения его требовалось выделение, части наших сил, которая должна была бы действовать далеко от главных сил. Обещанный нейтралитет до известной степени облегчал положение, но уверенность и стойкость нейтралитета была сомнительна.

В конце концов план и порядок наступления вкратце был выработан такой: сборный пункт на кладбище у артиллерийских складов. Караул при складах в день выступления подчинен членам организации, которые и дадут возможность открыть и взять оттуда оружие не только без сопротивления, но и без шума. Вооружившись, люди распределяются по намеченным мною отрядам и идут окружать казармы в городе, учреждения и захватывать городскую телефонную и телеграфную станцию. Задача отрядов, посланных к казармам (в каждом 10-15 чел.), — не позволять обитателям казарм выходить на улицу до прибытия резерва с броневиком и орудием, после чего советским войскам будет предложено сложить оружие.

Для разбора дел был составлен суд из местных юристов, при участии представителей от населения и от военного ведомства.

Для дальнейших действий командный состав распределяется по полкам, согласно выработанной заранее схеме. Полки эти пополняются добровольцами после объявления о добровольной мобилизации населения. Обязательной мобилизации подлежат только офицеры и медицинский персонал. Рабочие железнодорожных мастерских должны подать к артиллерийскому складу вагон, как только раздадутся первые выстрелы. В вагон нагружается оружие и отвозится к ним в депо. Вооружившись, железнодорожники захватывают вокзалы, усиливая высланную группу для первоначального захвата железнодорожного телеграфа; отправляют от себя поезда для порчи пути в обе стороны от Ярославля, а остальные двигаются в город, разоружив по дороге, 1-й Советский полк. Каждому полку был назначен боевой участок, изучать который командный состав должен до выступления. Запас снарядов был очень незначительный, использовать его с первой же минуты мы не могли, за неимением лошадей. Решено было использовать в первую минуту лошадей городского ассенизационного обоза, помещавшегося недалеко от артиллерийских складов.

От Савинкова я получил уведомление (он сам приезжал в Ярославль за 5-7 дней до выступления), что он посылает мне более 200 чел. из Московской военной организации и подтверждает необходимость выступления в ночь на 4- 5 июля.

На мой вопрос: «сколько же времени надо удерживать город до подхода подкрепления и присылки артиллерии и снарядов из Рыбинска», он ответил, что союзники категорически обещали не позже как через 4 дня после начала восстания высадить десант в Архангельске и двинуть его через Вологду на Ярославль. Из Рыбинска помощь будет двинута немедленно. Условия для выступлений в Рыбинске вполне благоприятные и несравненно лучше ярославских. Переговорив с представителями гражданского населения, Савинков уехал из Ярославля.

Примерно с 1 июля в Ярославль стали прибывать члены Московской организации. Прибыло их до 4 июля не более 10 человек. Положение их было тяжелое. Квартир для них не было приготовлено, я им приходилось ночевать в канавах за городом и на берегу Волги, рискуя быть задержанными милицией или патрулями. [60]

В ночь 4-5 июля я назначил выступление. Прибыть на сборный пункт участники должны были к 2 часам ночи.

К этому же времени должен был туда же прибыть и броневой дивизион.

Однако, когда я пришел на сборный пункт и зашел в дежурную комнату артиллерийского склада, то узнал, что дивизион не прибыл и о причинах задержки никому неизвестно.

Бывшие в дежурной комнате человек 10-12 были очень взволнованы и заявили, что дело очевидно проиграно, так как среди кладбища пускают сигнальные ракеты, из чего они заключают о продвижении войск, которые пас окружают. Сколько собралось людей на кладбище, — они не знают.

Послав двух человек на разведку по направлению, где были замечены ракеты, и двух человек для счета собравшихся, мы стали ждать результатов и прибытия броневика.

Лично у меня закрадывалось сильное сомнение в искренности Супонина и возможности с его стороны провокации.

Конечно, об этом говорить вслух не приходилось, дабы не усугубить и без того подавленного от неизвестности настроения собравшихся.

Время шло... Начало светать. О броневике ничего не было слышно, донесений не прибывало.

Уже совсем рассвело, когда пришли с докладом, что собралось всего 70 чел. Это было меньше, чем можно было предположить даже при самых худших условиях.

Однако, причина такого явления до известной степени выяснилась тут же: оказалось, что из-за нераспорядительности штаба не все участники могли быть уведомлены о времени и месте сбора. При этом же выяснилось, что два командира полка в последнюю минуту отказались и вышли из организации.

Последнее обстоятельство сильно осложнило дело, так как мы потеряли двух наиболее опытных в военном деле лиц.

Привязанность к семье оказалась сильнее данного обещания.

При наличии малого числа людей, при отсутствии броневиков и сведении о значении сигналов ракетами — я решил выступление перенести на следующую ночь, исправив за день упущения штаба. Отдав соответствующие приказания, мы стали расходиться. Собравшиеся расходились, как и собирались, по 1-2 человека.

Из разговоров тех, которые меня обгоняли, я понял, что люди страшно возмущены отсрочкой выступления. Были даже такие голоса: «Если и завтра выступления не будет, то уйдем из Ярославля. Быть может, в других местах примут более энергичные и решительные меры».

Впереди меня застучал мотоциклет. Навстречу мчался гардемарин Ермаков, который должен был прибыть вместе с броневиком.

Увидев меня, он остановил мотоцикл и, не обращая внимания, что дело происходит на улице, что уже появляются проснувшиеся жители, подошел ко мне с приложенной к фуражке рукой, громко назвав меня «господином полковником», и стал докладывать о причинах невыхода броневика.

Объяснение было странное и неосновательное, что опять-таки возбудило во мне сомнение в той роли, которой будет держаться дивизион.

Тем не менее, когда Ермаков предложил мне довезти до квартиры на мотоцикле, я почувствовал такую усталость, что, забыв о риске путешествия по городу на военном мотоцикле в такой неподходящей одежде, какая была на мне, согласился и поехал.

Мы проехали мимо нескольких спавших на постах милиционеров и часовых и доехали до гимназии Корсунской. [61]

Здесь оказался рабочий, высланный из депо, чтобы узнать, почему в городе тишина. Гимназия Корсуновой была назначена как пункт, куда присылать донесения после начала выступления. Она занимала центральное место в отношении боевых участков. Объяснив происшедшее рабочему и новый срок выступления, я передал Ермакову, — чтобы он прислал ко мне на квартиру Супонина, с которым мне хотелось окончательно договориться, чтобы не оставалось сомнений.

Вернулся я в те меблированные комнаты наискось Государственного банка, в которых я жил последнее время и где я уже расплатился с вечера, уходя на сборный пункт под предлогом отъезда из Ярославля.

Объяснив удивленной моим возвращением прислуге, что опоздал на поезд, я прошел в номер и лег отдохнуть.

Глава 4.

Отдыхать пришлось не долго. Рано утром ко мне пришел подполковник Петров с известием, что заменить дежурных в артиллерийском складе своими людьми на сегодняшний день не удалось. Дежурить будут люди, на сочувствие которых рассчитывать нельзя. Следовательно, захват артиллерийских складов безболезненно не пройдет. Обстановка изменялась в худшую сторону во много раз. Я просил подполковника Петрова зайти ко мне еще раз, часам к 12 дня, когда я приглашу еще нескольких лиц, чтобы обсудить положение.

Вскоре после ухода Петрова ко мне явились один за другим два эсера. Один с докладом, что из Москвы прибыло еще 5 человек, которые ждут на вокзале, а другой — посланный Савинковым из Рыбинска, с уведомлением, что в Рыбинске выступление откладывается на несколько дней, а потому надо подождать и в Ярославле.

Я ответил, что ждать не могу, так как некуда девать прибывших людей, а люди вообще против дальнейших промедлений.

Кроме того, в городе носятся слухи о прибытии в Ярославль каких-то новых советских частей, поэтому выступать будем обязательно сегодня ночью, если только соберется достаточное количество людей. С этим ответом офицер уехал. К 12 часам, когда собрались приглашенные мною начальники будущих боевых участков, подполковник Петров принес новое известие, что с сегодняшнего дня караул при артиллерийских складах будет усилен почти вдвое. Я подсчитал, что если соберется не меньше 100 человек, то можно дело начать, хотя и с очень большим риском, так как некоторые важные пункты придется первоначально не трогать.

В число таких пунктов пришлось отнести и 1-й Советский полк, положившись на его обещание соблюдать нейтралитет. Если же будет меньше 100 чел., хотя бы 99, — я от выступления в Ярославле отказываюсь и предлагаю желающим направиться на присоединение в Рыбинск. Это решение я высказал на заседании и стал делать перераспределение сил сообразно минимальному числу людей.

На заседании выяснилось, что посланные на разведки установили причину появления ракет: это был домашний фейерверк, который пускали в каком-то садике (видимо, по случаю семейного торжества). Но вместе с тем было получено определенное сведение, что на станции Всполье стоят прибывшие эшелоны с конными советскими частями. Когда будут эшелоны разгружаться — неизвестно.

Я послал начальнику штаба приказание распорядиться принести на сборный [62] пункт винтовки, которых, по его сведениям, было заготовлено штук 30, но они находились на хранении в разных местах.

Пришедший позднее Супонин оправдывался каким-то недоразумением, что он не привел к назначенному времени свои дивизион, и настойчиво уверял, что сегодня ошибки не произойдет, — дивизион прибудет, как назначено мною, к двум часам ночи, так как сбор остальных людей я назначил на 1 час. Появление дивизиона раньше, чем соберутся люди, было бы неудобно.

Часов в 10 вечера я был в городе и встретил снова Супонина. Взволнованный, он доложил мне, что очевидно в городе известно о готовящемся выступлении, так как он только что слышал разговор между какими-то двумя лицами, что на колокольне церкви поставлены сейчас пулеметы, которые будут стрелять, как только они двинутся.

Кроме того около казарм, где содержатся военнопленные австрийцы и германцы, стоят вооруженные люди; военнопленным, очевидно, выдано оружие, с которым они выступят против нас.

Я сейчас же пошел вместе с ним к указанной колокольне. Осмотрев все, насколько было возможно, я ничего подозрительного не заметил.

Пришли в казармы военнопленных, там стоял только один вооруженный. Ни во дворе, ни в самой казарме не было никаких признаков других вооруженных людей, и там жизнь шла по-видимому совершенно нормально.

Я тогда отдал категорическое приказание Супонину не распространять ложных тревожных слухов, а без отговорок привести дивизион на сборный пункт к 2 часам ночи. Он обещал, и мы расстались. Я зашел к себе в номер, снова расплатился, взял свой дождевой плащ и пошел на сбор. Было около 12 часов, и некоторые кафе еще торговали, Я зашел в одно из них, там поужинал и напился чаю, оттуда пошел дальше.

В городе было повсюду спокойно, и жизнь на улицах шла нормально. Только на пустынных не освещенных улицах на окраине города тянулись редкие одинокие фигуры, движущиеся все по одному направлению к артиллерийским складам. Я обогнал некоторых из них, выйдя за город, засел в канаве между артиллерийским складом и кладбищем. Узнавая кое-кого в темноте, я окликал потихоньку, и вскоре около меня собралось человек 6. А темные фигуры все двигались и двигались мимо.

Из открытых дверей дежурной комнаты пробивался свет, и видно было, что там тоже не спят и ходят люди. Подошел начальник штаба, которого я не видел целый день, так как он был занят оповещением всех для сбора.

Он был, видимо, сильно утомлен и находился в подавленном настроении духа. Он сказал, что оповестил всех, а потому должно собраться людей больше, чем в прошлый раз.

Наконец я пошел на кладбище, чтобы выяснить число собравшихся. Было уже больше часа ночи.

Долго я бродил, отыскивая притаившихся людей, пока не наткнулся на кого-то.

Началась проверка. Оказалось, что налицо 106 человек; кого не хватало — в темноте было трудно определить, тем более, что проверка шла счетом, а не поименно.

Но тут же выяснилось, что ни одной винтовки не принесено с собой. — «Не было приказания». Набралось у всех не более 12 револьверов, разных систем и калибров с очень ограниченным количеством патронов. Решили действовать и с такими средствами. [63]

Люди стали выходить и волной подвигаться на часовых у склада.

В темноте казалось людей гораздо больше, чем было в действительности. Наконец часовой заметил и окликнул: «Кто идет?». В ответ раздался чей-то веселый уверенный голос: «Свой! Не вздумай чудак стрелять... своих побьешь». Часовой снова спросил: «Да кто такие». В ответ опять: «Да говорят же — свои!» — «Своих не узнаешь». С такими разговорами люди подвигались на часовых все больше и больше. И когда подошли вплотную, то сказали: «Мы повстанцы, клади винтовки и не бойся. Никто вас не тронет».

Часовые у крайних сараев беспрекословно положили винтовки. Тотчас же были открыты принесенными ключами сараи и стали разбирать оружие. Имевшие при себе револьверы отправились в дежурную комнату и тоже без выстрела и без шума обезоружили дежурных. В это же время назначенные люди перервали телефонные провода в город.

Перед началом движения из кладбища к складу, когда выяснилось, что винтовок у нас нет, я понял, что дело плохо.

Я предложил желающим уйти домой. Желающих не оказалось, и только начальник штаба по моему настоянию согласился и пошел домой.

Я видел, что ему тяжело и физически и морально, как очень немолодому, грузному и семейному человеку, и я не хотел, чтобы он рисковал собой без всякой пользы,

Получив в руки оружие, люди стали действовать энергичнее, и через несколько минут весь склад был в наших руках, без какого-то ни было кровопролития, без выстрела и без шума. Сопротивления не было оказано никем.

Был уже третий час, а броневики не шли. В сараях шла лихорадочная работа по разбору оружия и снаряжения. Артиллеристы уже вели с ассенизационного двора лошадей, спешно аммуничили их, седлали, запрягали. Лошадей хватило только на 4 запряжки, почему и запрягли только два орудия и два зарядных ящика. Хотя я расставил вокруг склада часовых для наблюдения за дозорами, но душа была неспокойна, так как в сараях перемешались и, забыв всякую осторожность, сильно шумели.

Стоило больших трудов собрать всех, выстроить и вновь пересчитать. Людей оказалось немного больше, так как часть караульных сразу стала на нашу сторону.

Уже сильно светлело, а броневики не шли. Я обратился к построенным людям, высказал им свои сомнения относительно броневиков и предложил на выбор — идти и брать Ярославль или же сразу двинуться на Рыбинск. Ответ был один: «брать Ярославль». Тотчас же были двинуты в город назначенные по плану отряды, почти одновременно с этим прибыл броневой дивизион, но привел его не Супонин, а другой офицер. Куда делся Супонин — неизвестно, но розыски его задержали выступление дивизиона.

Сейчас же был послан на поддержку ушедшим броневик и несколько грузовиков с пулеметами. Остальные остались при складе.

Так как захват склада произошел без выстрела, то рабочие не могли узнать о начале действий и подать вагон под оружие, — как было условлено, поэтому я послал туда мотоциклиста.

В ожидании прибытия вагона и для охраны открытых складов я оставил 15 человек с начальником склада во главе. У них были винтовки, пулеметы, орудия, но я им дал приказание: оставаться до тех пор, пока не будет угрожать опас[64]ность им. В последнем же случае они, не ввязываясь в бон для защиты склада, должны идти на присоединение и город. Для быстроты движения им было оставлено два грузовика.

После этого я с оставшимися у меня в виде резерва 30 чел. и двумя орудиями с ящиками и оставшимися двумя легковыми автомобилями двинулся в город к гимназии Корсунской.

Артиллерию я не выслал раньше в силу малочисленности ушедших вперед отрядов. Было совершенно светло, но город еще не начинал просыпаться.

Из города не слышалось ни стрельбы, ни шума. Но только что резерв втянулся в город, с левой стороны из-за забора, окружавшего какой-то пустырь, замелькали головы быстро несущихся всадников.

Я приказал рассыпать стрелковую цепь поперек улицы и снять орудия с передков, но запретил открывать огонь. Стали ждать,

Скоро всадники выскочили из-за пустыря, развернулись лавой и пошли на нас. Мы молчали, цепь лежала неподвижно. Всадники надвигались, их было человек 30. Кто-то не выдержал и выстрелил; один всадник упал с коня, видимо раненый; остальные остановились.

Я немедленно остановил стрельбу и спросил у всадников, кто они такие. Оказалось — конная милиция.

Я в свою очередь объяснил им, кто мы такие, и предложил отдать нам оружие, а после этого или присоединиться к нам, или же идти домой. До гимназии Корсунской они должны доехать с нами, где от них примут лошадей и седла.

Милиционеры сразу согласились, только просили при выдаче им оружия вернуть им те же револьверы, которые они сейчас сдают.

Просьба была уважена, и каждому тут же была выдана записка с номером отобранного револьвера за подписью начальника штаба.

Начальником штаба был назначен полковник Петров. Сданное оружие уложили на автомобиль, на другой уложили раненого и отправили в ближайшую аптеку для первоначальной перевязки (у нас не было ни одного врача, ни одного фельдшера), а оттуда в госпиталь.

До гимназии Корсунской дошли без дальнейших задержек. Там уже сделали донесение, что взяты без выстрела дом Лопатина и др. пункты, занятые советскими войсками и учреждениями, представлявшие для нас наибольшую опасность. Захват города продолжался.

Вскоре раздался один орудийный выстрел, а затем пришло донесение, что стреляли по гостинице Кокуева, после чего находящиеся там сдались. Убитых и раненых ни с одной стороны нет.

Гимназия Корсунской, которую я наметил для занятия штабом, оказалась загроможденной как классной обстановкой, вынесенной из классов в коридоры и на лестницу, так и обстановкой советского учреждения, занимавшего до этого гимназию. Многие комнаты были заперты. Пришлось временно расположиться в сенях.

Скоро сени были переполнены толпой обывателей всех видов и возрастов. Добровольцев записывали.

Тут же они получали оружие и шли на укомплектование полков.

В городе расклеивали воззвания к населению и объявления о добровольной и обязательной мобилизации. Все это было заготовлено заранее, то же было послано в волости. [65]

Часов около 10 утра ко мне явилась депутация от 1-го Советского полка. Прибыл какой-то молодой человек южного типа и еще несколько человек. Выслушав мои объяснения о цели восстания, депутация заявила, что полк будет держать нейтралитет, если мы их не будем разоружать. Но у меня не было в это время и сил, чтобы разоружить полк.

Депутация уехала обратно. К часу дня 1-й Советский полк выступил против нас, преградив рабочим дорогу с вокзала в город.

Пока происходило описанное в городе, у артиллерийских складов разыгралась, приблизительно, следующая картина: вскоре после нашего ухода, на склад со стороны Всполья стала наступать цепь. Оставшаяся при складе команда приготовила пулеметы, но огня не открывала, так как у церкви раздались крики: «Не стреляй… свои, мы с вами». Когда же цепь подошла вплотную, то бросилась в штыки, переколола всех, кроме двух, которым, хотя и сильно пораненным, удалось ускользнуть и принести известие о гибели команды.

Таким образом от выступления 1-го Советского полка образовался сразу фронт примерно от Туговой горы до артиллерийских складов. Вся часть между вокзалом и Которослью была в руках советских войск. Штаб оказался не в центре, а почти на линии боевых участков этого фронта.

Высылая части для занятия этих участков, я приказал им только обороняться, сдерживая наступление противника, так как части не были пополнены, а для наступления и контратак были слишком слабы, Я рассчитывал подкрепить их несколько позднее, когда прибывшие добровольцы будут приведены в полный порядок. Иначе пришлось бы пустить в дело последний резерв, с которым я пошел в город.

Однако очень скоро я получил донесение, что часть, действовавшая по направлению артиллерийских складов, оттеснила противника, продвинулась вперед и попала в тяжелое положение. Просит поддержки. Я бросил туда резерв.

Сдерживать противника со стороны вокзала помогала наша артиллерия (одно орудие), а действия орудия в направлении на склады были до крайности стеснены, так как приходилось стрелять из города, где мешали стрельбе здания. Из сформированных вновь частей я поспешно заполнял свободные участки, где до тех пор были только наблюдательные посты, и к вечеру образовался строит вокруг всего города, исключая часть за р. Которослью.

Участок на левом берегу Волги был занят отрядом не больше 200 чел. Ночь прошла в перестрелке и мелких стычках, так как многие участки не выдерживали и переходили в наступление, попадая в результате в тяжелое положение, из которого приходилось выручать высылкой сил из накапливающегося за это время резерва, который я берег для более решительных действий.

Глава 5.

С утра 7 июля бои разгорелись с большей силой, так как за ночь к советским войскам подошли подкрепления и с тех пор прибывали безостановочно.

Железное кольцо охватывало Ярославль все крепче и крепче. Против двух легких орудий в Ярославле с количеством снарядов не более 180 штук на каждое орудие, т. с. всего запаса, которым мы могли располагать, — около 300 трехдюймовых шрапнелей и гранат, — быстро выдвигались новые и новые батареи, преимущественно крупных калибров до шестидюймовых включительно.

Условия для действия артиллерии с обеих сторон были совершенно различны: [66] насколько удобно было стрелять советской артиллерии из поля в город, настолько же трудно было стрелять из города в поле.

По моему подсчету, против Ярославля работало в конце концов не меньше 10 батарей.

От обстрела этими батареями города начались пожары, которые с каждым днем все усиливались. Положение обороняющихся в горящих кварталах города было крайне затруднительно.

8 июля была получена радиотелеграмма из Рыбинска, в которой сообщалось, что на Рыбинск наступают «чехи» (?) с пулеметами. Рыбинск просит для поддержки выслать из Ярославля броневик.

Из этой радиотелеграммы я понял, что восстание в Рыбинске тоже произошло и, следовательно, можно ожидать оттуда помощь. Уверенность в успехе рыбинского выступления у меня была полная.

Уже на третий день, т.е. 8 июля, было ясно, что штабу оставаться в здании гимназии невозможно. В здание стали залетать не только пули, но и снаряды. Были случаи ранений внутри здания, не говоре уже о таких же случаях при входе в штаб.

На четвертый лень к вечеру штаб перешел в помещение Государственного банка. Здесь явились ко мне два француза в форме французских офицеров-летчиков и заявили мне, что они прибыли в Ярославль в качестве квартирьеров для тех французских войск, которые должны высаживаться в Архангельске.

Они показали несколько телеграмм за подписью Нуланса и Лаверена. Из телеграмм ничего определенного вывести было нельзя, а на словах офицеры объяснили, что десант будет высажен непременно и нужно ждать прибытия его главных частей со дня на день. На следующий день они просили дать им пропуск через Заволжский участок, чтобы они могли продвинуться навстречу частям десанта и поторопить их прибытие. Пропуск был дан, французы уехали, и больше сведений о них я не имел.

Между тем из волостей стали прибывать крестьяне через Заволжский участок (Тверицы), положение которого в эти дни было более легкое и допускало проход через линию осаждающих с севера.

Крестьяне, по слухам, объявили добровольную мобилизацию, захватывающую и молодые и старые возрасты, насколько помнится — от 21 до 50 лет.

Часть мобилизовавшихся крестьян ушла для занятия пунктов вниз и вверх по Волге от Ярославля, чтобы не пропускать подхода пароходов к городу, другая же часть пришла в Ярославль и поступила на усиление и расширение Заволжского участка.

На ст. Уроч или Филино своими средствами был устроен импровизированный броневой поезд, который очень облегчал положение участков на обоих берегах Волги и способствовал удержанию моста через Волгу.

Но через несколько дней положение ухудшилось. Среди крестьян, занимавших Заволжский участок, кто-то пустил провокационный слух, что красные жгут деревни.

В результате крестьяне без всякого предупреждения снялись ночью с позиции и разошлись по домам, чтобы спасать свое имущество.

Позднее я получил известие, что крестьяне, убедившись в целости своих деревень, вновь собрались в отряды, но пробиться в Ярославль не могли.

После их ухода с позиции в освободившиеся места продвинулись войска красных и сильно потеснили весь участок.

Крестьянские отряды стали действовать, как партизаны, но, не имея руководства и пополнения патронами, большой пользы принести не могли. [67]

Между тем и самом городе продолжались пожары, и город пронизывался снарядами советской артиллерии со всех сторон.

Па фронте оставалось фактических бойцов не более 600 человек, так как вследствие окружения города советскими войсками подход каких бы то ни было подкреплений прекратился.

Убыль ранеными и убитыми пополнялась только добровольцами города, которые продолжали понемногу прибывать. Наблюдались случаи, что люди, записавшиеся и получившие оружие, уходили по квартирам, обезличивая участки.

Правда, оставшиеся на позициях держались стойко, но физическое утомление от многодневного, не прекращающегося ни днем, ни ночью боя сильно давало себя знать.

Давая оценки с чисто военной точки зрения, должен сказать, что стойкость и выносливость этих людей была поразительная, превышавшая самые смелые расчеты.

Нельзя не упомянуть о крайне вредных явлениях, наблюдавшихся еще и в германскую войну, но особенно резко сказавшихся на тесной территории осажденного со всех сторон города. Это — шпиономания и прожектерство. Приходилось бороться всеми силами со стремлением некоторых элементов видеть предательство в самых обычных явлениях.

Приходилось выслушивать всевозможные доклады о подозрительных людях, какой-то сигнализации и т. п. и тратить время на доказательства их нелепости.

Не меньше приходилось тратить времени на выслушивание фантастических проектов для скорейшего и вернейшего достижения успеха.

Сказывалось, по-моему, влияние комитетов времен Керенского, когда каждый получал право рассуждать о предметах, в которых он ничего не понимал.

Положение на береговых участках ухудшилось. На правом берегу боевой участок был оттеснен от моста через Волгу и от водокачки, а некоторое время спустя потерпел крушение броневой поезд на левом берегу.

С потерей водокачки город остался без воды, тушение пожаров прекратилось. Боевые запасы в нашем распоряжении оставались только те, которые были в арсенале. Запасов этих было немного, в особенности же трехлинейных патронов, по артиллерии снарядов не было вовсе. Были винтовки старых образцов однозарядные и магазинки были только обр. Витерли. К этим винтовкам запас патронов был значительный, но винтовки Витерли были без штыков.

Поэтому, кажется на 10-й день боевых действий, когда пришлось выдать на фронт винтовки Витерли, чтобы сохранить оставшийся запас трехлинейных патронов для пулеметов, у каждого бойца оказалось 2 винтовки — русская со штыком для штыкового боя и Витерли без штыка, но с патронами для стрельбы.

Из Рыбинска же не было никаких сведений. Выяснить положение дел в Рыбинске по радио не удалось. Посланные туда люди для связи не возвращались.

Не помню, на какой день была перехвачена радиотелеграмма о восстании в Москве; впоследствии оказалось, что это было выступление левых эсеров, но подробностей узнать не удалось. Больше ни откуда никаких сведений не поступало. Мы были отрезаны от всего мира. Я решил пробиться со всеми силами из окружавшего нас в городе кольца и, оставив город, уйти в леса и потом двигаться на восток, к более хлебным районам.

В этом направлении был разработан план перевозки оставшихся запасов и раненых и приступлено к разработке боевой диспозиции.

Но в это время ко мне явились вновь появившиеся в Ярославле Супонин и [68] гардемарин Ермаков и заявили, что они присланы делегатами от находящихся на фронте, которые не хотят покидать Ярославль.

Я поехал на боевые участки, прозондировал настроение и взгляды бойцов и вынес впечатление, что люди исполнят любой мои приказ.

Вернувшись в штаб, я получил донесение о крайне тяжелом положении Заволжского участка.

Убиты один за другим два начальника этого участка; общее управление нарушено, и противник сильно теснит этот участок. До прочного закрепления вновь на этом участке нельзя было думать о намеченной ранее операции.

Я послал туда полковника Масло с 2-3 десятками людей резерва.

Переправа через Волгу была крайне тяжелая, так как берега и фарватер находились под постоянным ружейным и артиллерийским обстрелом.

На следующий день полковнику Масло удалось остановить нажим противника, но положение все же было серьезное. Начался нажим и на других участках.

Пришлось бросить все резервы и там парализовать нажимы.

Но в это время с Севера вновь стали нажимать подошедшие части противника, в числе которых были латышские стрелки. Я послал туда полк. Гоппера для общего руководства действиями на левом берегу Волги.

Это было, кажется, на 12-й день, а через 2 дня полк. Гоппер доносил, что дольше держаться ему трудно и он оттеснен почти к самой реке.

Я собрал военный совет, объяснил положение на всех участках и то, что патронов у нас хватит по среднему расчету не более, как на неделю. Значит, в этот срок — должно быть принято и приведено в исполнение определенное боевое решение, со всеми вытекающими из него последствиями.

На совете присутствовал генерал Карпов, ярославский старожил, пользовавшийся большим авторитетом среди ярославцев. Он предложил перейти исключительно к инженерной обороне, заплестись в городе проволокой, устроить ряд опорных пунктов и держаться в Ярославле, отнюдь не оставляя его.

На мое возражение, что без патронов не поможет никакая проволока, а на подкрепление извне надежды вполне определенной нет, генерал Карпов продолжал настаивать на своей идее. Других предложений никем сделано не было. Только один голос высказался за необходимость выкинуть белый флаг. Остальные же были склонны к мнению генерала Карпова, что Ярославля оставлять нельзя, хотя не знали, каким путем устранить недостаток патронов.

Тогда я высказал свое решение: во что бы то ни стало прорваться частью наших сил через линии обложения. Там соединиться с партизанскими отрядами, которые, по сведениям, были ближе всего к Ярославлю в юго-восточном направлении, и вместе с ними действовать в тыл противника, чтобы заставить его хоть местами отодвинуться от города и тем облегчить положение. Кроме того, при успехе таких действий отбить запас патронов в свою пользу.

Желающим взять на себя выполнение этой задачи я предоставляю право выбрать по своему усмотрению направление для прорыва и способ самого прорыва. Для выполнения задачи могу дать не более 200 чел., чтобы не чрезмерно ослабить остающийся фронт, и все имеющиеся в моем распоряжении средства.

Желающих взять на себя такую задачу не нашлось.

Я высказал вкратце свой план: прорваться на пароходе вверх по Волге. Затем зайти в тыл противнику с севера и действовать для облегчения левобережного участка, положение которого особенно тяжелое. [69]

Последовали возражения, что прорваться на пароходе невозможно, а особенно вверх, так как мост занят красными, а фарватер пристрелян артиллерией, так что не дадут ни одному пароходу сдвинуться с места.

Тогда я сказал, что беру эту задачу на себя. После горячих дебатов пришли к следующему плану.

Для обороны Ярославля остается вместо меня генерал Карпов, которому население очень доверяет. Полк. Гоппер должен продержаться до следующего вечера, т.е. сутки, за это время я должен прорваться и зайти в ближний тыл противнику. При удаче устанавливаю связь с Ярославлем и развиваю действие извне.

Но когда коснулся вопрос числа людей, которые пойдут со мной, генерал Карпов категорически заявил, что он слагает с себя ответственность за судьбу города, если с фронта будет снято не только 200, но даже и 100 человек.

Взвесив всю обстановку, я решил, что могу взяться за исполнение намеченного плана с 50 чел. в надежде, что за линией обложения найдутся новые добровольны, которые усилят мой отряд. Надо только захватить с собой запас оружия для вооружения новых добровольцев.

Был уже 1 час ночи, до рассвета оставалось не более 3 часов, а за это время надо было собрать людей для отряда из числа находившихся на фронте, сделать все остальные приготовления и успеть проскочить на пароходе под мостом через Волгу в том месте, где фарватер был идеально пристрелян артиллерией красных, а по мосту стояли их караулы.

Глава 6.

Весь расчет успеха зиждился на прикрытии темнотой. Для сбора охотников идти со мной я послал мотоциклистов к начальникам боевых участков, а на дальние от штаба участки послал автомобиль для ускорения доставки оттуда охотников.

В это же время приказал выделить из числа пароходов, приготовленных для общего прорыва, который проектировался раньше, небольшой, но возможно быстроходный пароход и погрузить на него трехдневный запас продовольствия по расчету на 200 чел., а также 100 берданок с патронами, 10.000 трехлинейных патронов, считая в том числе и набитые ленты для пулеметов, 2 пулемета «Максима», один «Лима», несколько разных гранат (в Ярославле их было самое незначительное количество) и запас спасательных кругов, собранных с других пароходов.

С участков стали поступать донесения, что охотников набирается много больше, чем потребовано. Я приказал сделать выбор, хотя бы и жеребьевкой, но прислать только указанное число. Этот выбор вероятно задержал высылку людей.

Был в начале 3-й час, а собралось только 30 чел. с ближайших участков и от штаба. Ждать дольше было нельзя. Я назначил без выбора 20 чел. из числа отдыхавших в резерве и с собранными таким образом 50 чел. (я 51-й) отправился на пристань.

В назначенном месте парохода не оказалось, и никто из посланных для приготовления его нас не встретил.

Весь берег обстреливался ружейным огнем вдоль реки. Я оставил отряд за закрытием, разослал несколько человек на розыски парохода, а потом пошел и сам.

Свет начинал брезжить, когда мы нашли пароход. На него было все погружено, но прибывший медицинский персонал из трех человек явился без перевязочных материалов. [70]

Пришлось вновь посылать за материалом и ждать, пока его принесут. За это время капитан парохода, узнав о назначении парохода, распорядился устроить прикрытие на капитанском мостике. Стук топоров и визг пилы разносились далеко и могли привлечь внимание противника. За это же время люди отряда искали лодки, подводили их к пароходу и прицепляли к нему. Из массы лодок нашлось только две не пробитых осколками снарядов или пулями. Совсем рассвело, когда окончились эти приготовления и был принесен перевязочный материал.

Над рекой вился легкий туман, и только на прикрытие им я возлагал надежду.

Осторожно пробрались между стоявшими у пристаней судами и, выйдя на открытый фарватер, пошли полным ходом вверх по Волге. Все люди были спрятаны в трюм, на верхней палубе лежал я и еще 2-3 человека. На капитанском мостике, забранном досками, находились капитан и штурвальные.

Самое опасное место для нас было при подходе к мосту. Здесь река была идеально пристреляна несколькими батареями. После прохода под мостом положение сразу улучшилось: попасть в движущуюся цель на непристрелянном пространстве было уже много труднее.

Пароход проскочил благополучно. Я видел фигуру часового, стоявшего на мосту, но он по нас не стрелял. Только с правого берега один какой-то стрелок выпускал пулю за пулей по пароходу, задерживаясь только при перемене обойм.

Пули попадали в различные части парохода, но существенного вреда не принесли.

Поднявшись выше Толгского монастыря к пароходной пристани, мы причалили к левому берегу и высадились при помощи лодок.

На пароходе я оставил небольшую команду с пулеметами впредь до дальнейших распоряжений, а с остальными людьми пошли в ближайшую деревню.

Было уже 8 час. утра, и крестьяне большей частью уже работали в поле. Чтобы собрать сход, потребовалось неожиданно много времени.

Только около 12 часов сход собрался и при том неполный. Собравшиеся заявили, что поддержать сразу большим числом людей по могут, так как надо собрать волостной сход. А на это потребуется времени не меньше, как до следующего дня. Раньше этого времени они начать действия не могут.

Ждать я не мог, так как надо было во что бы то ни стало выручить Заволжский участок, и потому решил двигаться только со своими людьми. Крестьяне пригнали подводы из монастыря и на них уложили привезенные на пароходе оружие и запасы и доставили его в деревню, вместе с оставшейся на пароходе командой.

Здесь крестьяне попросили не оставлять оружия в деревне, опасаясь обысков, а отвезти его в потайное место в лес. Оттуда они разберут оружие завтра.

К нам все-таки присоединилось человек 5 добровольцев, нам дали проводника, который должен был узнать, где будет сложено оружие, и провести к нему крестьян завтра.

Подводы остались монастырские, но возчики были из крестьян, так как «монастырским» они не доверяли.

Мы вышли из деревни с большим опозданием против моего расчета. Пройдя верст 10, мы свернули в лес, сложили и укрыли оружие. Подводы и проводника я вернул обратно.

В лесу мы отдохнули около 1 часа и двинулись дальше по лесным тропинкам, которые хорошо знали двое из присоединившихся к нам добровольцев. За ночь мы должны были дойти до линии железной дороги севернее Уроча и Филино, [71] успеть отдохнуть, произнести разведку и начать свои действия в направлении на юг по линии железной дороги.

С закатом солнца стал подниматься густой туман, который мешал проводникам ориентироваться.

Около 1 часа ночи выяснилось, что мы заблудились в лесу. Люди утомились до крайности, и многие были в подавленном настроении; оставшись без серьезной поддержки крестьян, мы заночевали в лесу.

Утром солнце взошло, но туман рассеивался медленно. Проводники ушли на розыски нужной нам тропинки, и мы ждали их возвращения. Среди отряда нашлись люди, начавшие доказывать весь риск нашего положения, а некоторые высказывали, что необходимо вернуться пройденной дорогой обратно в Ярославль.

Я напомнил отряду о тяжелом положении Заволжского участка, который ждет нашей помощи. Возвращаться назад невозможно, тем более, что пароход сел на мель и сняться не может. С 50-ю человеками можно сделать в тылу многое.

В копне концов люди решились продолжать задачу. Вскоре вернулись проводники, выяснившие, что мы сильно уклонились на север и что до железной дороги осталось еще 10 верст. Двинулись дальше.

Движение было очень медленное, так как плохо отдохнувшим людям приходилось пробираться сквозь лесную чащу, зачастую по очень болотистой местности, и тащить на руках пулеметы. К тому же запас продовольствия, который мы оставили по дороге в лесу вместе с лишними патронами, не подоспел ко времени выступления, и посланные за ним люди не возвращались. На месте отдыха я оставил на видном месте записку, с указанием посланным за продовольствием, куда мы пошли и куда им нести взятое из запасов.

С небольшими остановками мы шли часов до 4 дня, когда проводники сказали, что линия железной дороги должна быть недалеко.

Мы остановились, и я послал 3 дозора, чтобы обследовать происходящее на дороге и местность по ту сторону полотна. Разведав требуемое, дозоры должны остаться для наблюдения за дорогой, и прислать донесения.

Прошло часа 2, а от дозоров донесений не было. До слуха доносился шум проходивших где-то невдалеке поездов. Я выслал новый дозор, который вскоре вернулся и доложил, что до линии железной дороги версты 1-1,5, но до нас они не дошли, побоявшись оторваться от отряда. Первых дозоров нигде не видали.

Подведя отряд ближе к полотну, я выслал дозор, чтобы он осмотрел дорогу и местность за ней. Люди замялись. Тогда я поехал сам вместе с поручиком Березовским.

На полотне все было спокойно. Путевая сторожка виднелась саженях в 300. За полотном поднимался тоже лес. Перейдя полотно, я выбрал в лесу удобное для отдыха место и перевел туда отряд.

Надвинулись тучи; пошел дождь, сильно стемнело.

Было уже часов 8, когда я приказал отряду собираться, чтобы приблизиться к Заволжскому участку.

Люди стали ссылаться на усталость, которая была несомненна. Чтобы не терять времени даром, я вызвал охотников идти со мной на разведку, пока отряд будет отдыхать. Вышли 4 человека. Впятером мы пошли на юг. Оказалось, что мы все-таки были много севернее, чем предполагали. Пришлось пройти верст 6, пока не подошли к тылу войск, действовавших против Заволжского участка.

Нас поразила сравнительная тишина в этом районе. Артиллерия молчала, ору[72]жейная стрельба была редкая. Гул артиллерийских выстрелов и ружейной трескотни доносился, по-видимому, с правого берега.

Попав сперва в какую-то одинокую избушку, а потом пробравшись в село, где по нас было дано несколько выстрелов, мы узнали, что на левом берегу «белых» уже нет. Они ушли вечером. В селе красные войска и есть конница.

Спасаясь от небольшого разъезда, показавшегося на дороге, по которой мы пытались продвинуться дальше вперед, мы попали в какое-то болото, поросшее мелким березняком. Пробираясь через него, неожиданно вышли к полотну железной дороги где стоял какой-то эшелон, там разговаривали люди.

Из разговоров мы узнали то же, что нам говорили жители перед этим. Несомненно, мы опоздали с помощью. На рассвете мы вернулись к отряду. Отдохнув немного, я поднял отряд и повел его лесами на восток. Людей у меня осталось меньше, так как не вернулись ни посланные за продуктами, ни вчерашние дозоры.

Попросился уйти и медицинский персонал, так как одежда, а главное обувь не годились для ходьбы по лесам, и я их отпустил.

К вечеру мы опять приблизились к Волге и попали в деревню, где узнали, что отряд крестьян, охранявший Волгу ниже Ярославля, попал в плен. Говорили, что часовые проспали. Кроме того, говорили, что Ярославль занят красными войсками.

На другой день эти слухи подтвердились. Действительно, от Ярославля не доносилось звуков стрельбы, которые перед этим были слышны хорошо.

Тогда я окончательно решил двигаться на восток, предоставив желающим уйти из отряда. При подходе к Костроме у меня было не больше 35 человек. Остановившись под Костромой в верстах 12, я послал 2 человек в город узнать о происшедшем в Ярославле и принести, если возможно, газеты.

Посланные ушли, а на рассвете мы были атакованы кавалерией красных, силой с эскадрон. После небольшой перестрелки нам удалось уйти в болото без потерь. Через это болото, пробираясь в некоторых местах в воде по пояс, мы вышли к деревне, около которой, по условию, должны были ждать посланные в Кострому.

На следующий день они вернулись и принесли проверенные сведения о падении Ярославля.

После этого известия из отряда ушли еще несколько человек, считавших более удобным пробираться на восток по одиночке. Осталось 17 человек. С ними я дошел до первой пристани на Волге ниже Костромы. Здесь я отпустил еще 14 человек. Остались я, пор. Березовский, подполк. Ивановский. Мы купили 4-весельный ялик и на нем поплыли вниз по реке. Вначале мы решили плыть только по ночам, скрываясь днем: в прибрежных кустах. Но в первый же день это пришлось нарушить. Поиски ялика затянулись до вечера, вечером поднялся туман, и не могли найти места, где я ждал с оставшимися вещами.

Только восход солнца помог ориентироваться; и найти меня.

Медлить на месте было опасно, и мы поехали при дневном освещении. Из Костромы Березовский привез 17 фунтов колбасы, хлеба мы купили в каком-то постоялом дворе и к ночи были в Плессе.

Утром купили в городе кое-какие припасы и вещи, — дождались темноты верстах в 6 ниже Плесса, в кустах, и двинулись дальше.

Таким порядком мы плыли до Васильсурска. Провизию покупали в приречных поселках, по отдыхали исключительно вдали от жилья, несмотря на очень дождливую погоду и встречный ветер. Из-под Васильсурска выехали днем: миновав город, [73] наткнулись на сторожевые пароходы, стоявшие на фарватере в нескольких верстах. Пароходы эти приказали нам почему-то вернуться в числе других лодок, бывших в то время на реке.

Мы вернулись, но ночью, когда поднялась сильная буря, мы поплыли опять, до рассвета, когда и пристали к берегу для отдыха.

Вблизи оказались рыбаки. Покупая у них рыбу, мы узнали, что ниже есть какое-то село, в котором застава не пропускает ни одной лодки без осмотра.

Действительно, на другом берегу мы видели конный разъезд, который остановил плывшую вниз лодку, а потом куда-то повел ехавших на ней.

Мы решили идти дальше пешком. В мешки взяли только белье и провизию и захватили котелок, остальное и лодку подарили рыбакам.

Пошли мы левым берегом, преимущественно лесными дорогами, держась верстах в 10-15 от Волги, так как карты, у нас этой местности не было и Волга служила в некоторых случаях ориентиром.

Мы хотели пристроиться на какую-нибудь лесную работу вдали от жилья. В нескольких местах нам отказали, ссылаясь на то, что работы большой и постоянной нет, а для мелкой уже есть нанятые рабочие.

В одном месте мы наткнулись на таких рабочих, занятых укладкой дров и бревен. По виду они были тоже из о4шцеров. На эту тему разговоров приходилось избегать. По дороге нам говорили, что ближе к Казани в лесах правого берега можно скорей найти работу. Туда мы и решили идти, все же держась пока левого берега.

Вскоре стали носиться слухи, что Казань кем-то захвачена и что красные войска уходят оттуда вверх по Волге.

Действительно, через некоторое время появились войсковые части, шедшие по лесной дороге нам навстречу. Нам пришлось уклониться далеко в сторону и сделать большой круг, чтобы разминоваться с ними.

В деревне уже определенно говорили, что Казань захвачена чехами, а в некоторых местах говорили про Уральцев и «деникинцев», которые будто бы уже появились в тех районах, через которые мы проходили. Но мы никого не встречали и шли, не зная в точности, кем захвачена Казань.

Наконец, мы попали в чешскую заставу, которая препроводила нас в штаб полка, откуда в штаб боевого участка. Документов у нас настоящих не было, а те, которые мы имели, вызывали подозрение.

В штабе боевого участка оказался случайно приехавший туда офицер, знавший меня по германской войне, который удостоверил мою личность. Тогда нас накормили, дали подводы, на которых мы и поехали в Казань, где и явились в штаб округа.

Это было в начале сентября. Приведя себя в порядок, мы на другой день явились к командовавшему войсками Северной группы Народной армии капитану Степанову.

Назначения мы сразу не получили, а остались при штабе. В тот же день я неожиданно встретился с Б. В. Савинковым, доктором Григорьевым и Клепиковым. (Клепиков был в тот же день ранен.) В штабе от Савинкова мы узнали, что захват Казани отрядом Степанова, в состав которого входили и чешские части, произошел совершенно неожиданно не только для всех находившихся в Казани, но и для самарского правительства (Комуча), которое приказа о захвате Казани не отдавало.

Несмотря на то, что Комуч далеко не является тем правительством, во имя которого мы работали и бились, все же, в силу сложившейся обстановки, мы подчинились беспрекословно. [74]

«Союз защиты Родины и Свободы» как организация прекратил свое существование.

Следующий день прошел у меня и ходьбе по магазинам для покупки форменной одежды и необходимых вещей. С Савинковым я увиделся только поздно вечером.

Едва он начал рассказывать подробности взятия Казани, о настоящем положении, как меня вызвали к капитану Степанову в штаб. Там я узнал, что правый берег очищен чехами и казанскими частями и оборона переносится на левый берег.

Начальником боевого участка от устья р. Казанки до озера Бакалы назначаюсь я. В мое распоряжение даются части городского ополчения, которое сейчас особым приказом собирается.

Необходимо занять участок до рассвета, так как у противника командующие высоты и ему легко затруднить продвижение войск днем. Ночь была темная, дождливая. Я выехал на участок с поручиком Березовским, которого взял в качестве адъютанта и как человека беззаветной храбрости. На участке никого не оказалось. Целую ночь мы с Березовским ходили по берегу, отыскивая части, которые, по сведениям штаба, должны были ожидать меня на участке.

Только когда взошло солнце, показались из города первые дружины ополчения.

Ни по силам, ни по возрасту, приведенные на участок люди боевой ценности не представляли. Большинство из них впервые держало винтовку в руках, — это была та категория людей, которых капитан Степанов хотел призвать в последнюю минуту и только для непосредственной защиты города.

Не только офицеров, но и унтер-офицеров или отбывших воинскую повинность в строю среди прибывших не было. С большими осложнениями пришлось распределить людей для занятия участка и растолковать их обязанности.

В качестве надежной силы ко мне в течение дня прибыли полроты чехов, 16 человек офицеров, 26 смешанных кавалеристов и несколько офицеров-пулеметчиков. Из 1200-1500 дружинников к следующему утру осталось на участке 900-1000 человек. Много разбежалось после взрыва снарядов от зажженных артиллерией противника пристаней, а многие просто ушли. Убыль ранеными и убитыми, несмотря на крайне неблагоприятную обстановку, в смысле укрытия, местности, была незначительна.

Артиллерии на участке у меня не было. Связи со штабом почти никакой, провода беспрестанно перебивались снарядами, держать конных офицеров на открытой местности около штаба невозможно, мотоциклистов было мало, и они плохо работали. В такой обстановке находился участок. Положение осложнилось еще более после того, как участок правее моего был сильно оттеснен назад, а наше расположение стало обстреливаться фланговым огнем, и в то же время к нашему участку пытались подойти пароходы, чтобы высадить десант.

В течение всего дня 10 сентября я получал записки от штаба группы, в которых указывалось, что с отходом правого участка «устье» приобретает особое значение для обороны города, и предписывалось держаться во что бы то ни стало. Мы держались.

В ночь с 10 на 11 совершенно неожиданно был получен приказ об оставлении Казани. Накануне заезжал ко мне Савинков и сказал, что в городе расклеены объявления от штаба Северной группы, что Казань сдана не будет.

Приказ получен был мною около 12 часов ночи, тогда как по приказу мы должны были сняться с участка в 11 час., — кроме того приказ был подписан в 6 часов вечера, а у меня имелась записка из того же штаба от 8 часов вечера с приказанием принять все меры для завтрашнего боя. [75]

Все это заставило меня послать в штаб за подтверждением приказа, но вскоре пришла связь, высланная мною на соседний участок, и доложила, что там уже никого нет. На сбор людей потребовалось часа 2. Собранным людям я объявил приказ и предложил желающим идти домой, так как они по приказу Степанова были обязаны выходить только для защиты города.

Со мной пожелали идти 150 человек (чешская полурота была взята с моего участка еще раньше).

В глубокой темноте, без карты, только с одним компасом мы стали пробираться по назначенному маршруту. Ни денег, ни продовольствия, ни подвод у нас не было, утомленным боями людям приходилось тащить в руках запасные патроны и 6 пулеметов. Никаких вещей ни у кого не было, все осталось в городе.

Верстах в 40 мы соединились с остальными частями левой (южной) колонны и нашли штаб группы. На следующий день капитан Степанов, сдав мне командование колонной, уехал со своим штабом дальше, приказав держаться на позиции до ночи, а потом двигаться по остальному маршруту.

Порученная мне колонна состояла из переметавшихся остатков более 20 различных частей Северной группы. Управление ими было крайне затруднительно, тем более, что в мое распоряжение было оставлено только 7 весьма слабых лошадей.

Я воспользовался остатками 2 и 3 Казанских офицерских батальонов и Уржумского отряда, у которых сохранились командиры, хозяйственная часть и обозы, и распределил остальных людей по этим частям.

Получилась Казанская стрелковая бригада из 2 и 3 Казанских и Уржумского полка с легким дивизионом артиллерии.

Все эти части имели правильную организацию, имели отчетность, обозы, кухни и кое-какие запасы продовольствия и обмундирования.

С этой бригадой я прикрывал переправу остальных войск через Каму и деревню Епанчино.

После переправы мы дошли походным порядком до района станции Нурлат Волго-Бугульминской ж. д., где находился штаб капитана Степанова. Здесь в состав Казанской бригады был включен 1-й Казанский стрелковый полк, штабной полуэскадрон и телефонная рота (в полках было от 250-450 штыков, в дивизионе 11 орудий), с остальными войсками и своим штабом капитан Степанов уехал в Новониколаевск.

Казанская же бригада была включена в состав отряда полковника Каппеля, занимавшего район между станцией Нурлат и Симбирском, где происходили мелкие бои с красными войсками.

В первых числах октября полк. Каппель уехал в командировку в Екатеринбург или Пермь, а меня оставил своим заместителем.

Вскоре я получил донесение, что красные войска большими силами наступают от Чистополя на Бугульму. В том районе действовал только конный отряд полковника Нечаева, шашек 140. К нему была послана капитаном Степановым конная батарея, которая, судя по донесению, еще не прибыла. Потеряно под дер. Епанчино в полуэскадроне — 29 шашек, в телеграфной роте 100 человек.

Отряд полк. Нечаева отходит к Бугульме и просит поддержки. Бугульма была у нас в тылу верстах в 200. Охрана железнодорожной линии мне поручена не была.

В Бугульме войск почти не было, и мне они не подчинялись. Кроме Казанской бригады и отряда полковника Нечаева, все казанские части отошли через Лаишев в Уфу, где формировались уфимские части. [76]

В Уфу были переведены и все запасы из Казани. Туда же переехал и Комуч из Самары.

Учитывая, что противник может отрезать нам тыл, так как он находился к Бугульме ближе, чем мы, я распорядился собрать подвижной состав и стал перебрасывать свои войска в Бугульму.

На мое донесение командующему фронтом генералу Чечеку о сложившейся обстановке и принятом мною решении — я получил от него телеграмму, в которой одобрялось мое решение, но указывалось на необходимость удерживать район станции Нурлат.

Выполнить две задачи, имея не более 3000 штыков и 600 шашек при 24 орудиях, я не мог и стал очищать район Нурлата совершенно.

Когда я прибыл с первыми эшелонами в Бугульму, советские войска были в верстах 15-12 от города.

Наступление их сдерживали первый батальон чехов, отряд полковника Нечаева и отряд из остатков Симбирской бригады. Всего на фронте было с приведенными мною первыми эшелонами не более 2000 штыков и 140-200 шашек.

Переброска остальных войск задерживалась недостатком подвижного состава из-за загроможденности путей на ст. Бугульма преимущественно чешскими эшелонами, занятыми их имуществом, мастерскими и пр.

В первые же дни боев выяснилось, что войска противника, наступая с севера, стремятся охватить Бугульму с запада и востока, перерезая линию ж. д,

Уже были случаи порчи пути и обстрела шедших из Нурлата следующих эшелонов.

Разведкой определялось красных войск тысяч 10, т. с. втрое больше бывших на фронте с нашей стороны.

Были критические моменты, когда ушли чехи, не ожидая эшелонов, которые должны были заменить их на фронте, потом ушел Сербский эшелон, охранявший линию ж. д. восточное Бугульмы. Чехи и сербы получили приказание от своего командования идти в тыл для отдыха и формирования.

Я решил держаться, пока не вывезут из Бугульмы всего, подлежащего эвакуации. Это время совпало с прибытием последних эшелонов из Нурлата. Им пришлось высаживаться под обстрелом. Из-под Бугульмы я двумя форсированными переходами увел свой отряд за р. Ик, чтобы выиграть время для большого отдыха.

Здесь нас встретил полк. Каппель, вернувшийся из командировки. Привезенные известия были неутешительны: между Директорией и Комучем шли серьезные трения. Комуч, принимавший участие в избрании Директории, все же не хотел подчиниться Директории и вел свою политику.

Получилось двоевластие.

Появились даже особые деньги, выпущенные Комучем, которые ходили в районе Уфы, но не принимались в Сибири.

Получилось какое-то раздвоение в армии: мы, находившиеся на фронте, числились Народной армией, а те, которые сформировались в тылу, числились Сибирской армией. В части Народной армии не присылались ни подкрепления, ни снабжение, ни даже деньги, несмотря на то, что в Уфе были склады имущества и продовольствия, вывезенного Народной армией из Казани, Самары и Симбирска.

Комуч и Директория оспаривали друг у друга право распоряжаться этими запасами, а в результате находившиеся на фронте, за спиной которых Комуч чувствовал себя в безопасности, оставались раздетыми. [77]

Положение войск на фронте было настолько тяжелое и ненормальное, что я послал офицера с особым докладом к члену Директории генералу Болдыреву (эсер), прося его объяснить причины такой забывчивости о нуждах находящихся на фронте. Забывчивость эта наводит сомнение в нужности работы войск.

Генерал Болдырев обещал сам приехать на фронт, но пока собирался и ехал — произошел переворот, и у власти оказался адм. Колчак.

Но во всяком случае за время пребывания ген. Болдырева во главе вооруженных сил Народной армии мы не получили ни пополнения, ни одежды, ни снаряжения. Все это приходилось добывать своими средствами, отдавая из строя для хозяйственных надобностей большее число людей, чем это допускала обстановка. Правда, хлеба, мяса было достаточно, так как денег на покупку еще оставалось из прежних сумм, но не было сахару, крупы, табаку, не было зимнего обмундирования, обуви.

А становилось уже холодно. Бои же начинали разгораться с новой силой. Пополнений мы почти не получали, но в ноябре подошли подкрепления из тыла — батальон Учредительного собрания, польский отряд полк. Румпа и чешские части. В Казанской бригаде едва насчитывалось 1000 бойцов.

После нескольких удачных операций, чехи вновь ушли без предупреждения с фронта, обнажив левый фланг Казанской бригады.

Вновь весь фронт отошел за р. Ик. В это время произошел переворот в Омске: вместо Директории стал верховным правителем адмирал Колчак.

В декабре я заболел и уехал лечиться в Омск. Там я просил о смене и отводе на отдых Казанской бригады. Вначале февраля1919 г. весь отряд Каппеля был отведен на переформирование в район Челябинска и Кургана.

В мае не закончив формирования, мы опять были двинуты на фронт. Отряд Каппеля получил название 1-го Волжского корпуса, а входящие в состав его бригады переформированы в стрелковые дивизии: 1 Самарская, 3 Симбирская, 13 Казанская.

Успеху формирования сильно повредил тиф, занесенный пленными красноармейцами, поступившими на укомплектование корпуса. Бои для дивизии начались с Белебея и продолжались до Белорецкого завода, откуда дивизия была снята и отправлена вновь к Челябинску, на отдых и формирование.

Это было в середине июля. Я же в это время был вызван в штаб 3-й армии в Челябинск, где и получил назначение начальником партизанских отрядов 3-й армии. Фактически же пришлось действовать на фронте с одним только отрядом в составе около 400 шашек. Другие же отряды, носившие почему-то название партизанских, обслуживали линии полевой почты или же были в зачаточном состоянии.

После распада Южной армии началась переформировка казачьих частей, вследствие чего у меня осталась одна сотня и 1 эскадрон. С этим отрядом я был отправлен походным порядком из-под Кустаная в Омск, где и должен был сформировать из этих кадров новый конный отряд.

В Омск отряд прибыл в начале ноября 1919 года и до сдачи Омска не успел пополниться. Отсюда отряду было приказано двинуться для продолжения формирования сперва в Мариинск, потом в Колывань. Предполагалось, что на Оби нас встретит армия ген. Пепеляева, но он распустил армию по домам до нашего подхода. Во все эти пункты отряд приходил перед самой сдачей, так как приходилось идти все время в арьергарде, севернее Сибирского тракта и ж.-д. линии.

Под Красноярском, где произошло восстание генерала Зиневича под эсеровским флагом, я свернул в числе других войск на север, чтобы избежать разоруже[78]ния эсерами. Часть войска пошла в обход Красноярска по р. Кан, а я, получив от командующего армиями генерала Войцеховского, в ведении которого я состоял, приказ пробиваться за Байкал по своему усмотрению, пошел по Енисею до устья Ангары, потом по Ангаре и р. Илиму.

Под Илимским нам перерезали путь красные войска. Местность для боя была очень для нас невыгодная. Чтобы избежать боя, я свернул с отрядом в тайгу, держа направление на северную окраину Байкала.

Я рассчитывал отдохнуть в селениях по р. Киренге, чтобы выяснить обстановку, так как доносившиеся до нас слухи о судьбе колчаковской армии и вообще о происходящем были крайне неопределенны и разноречивы. В тайге проводник сбился с дороги, и вместо 4 суток мы проходили 8 суток, пока по вышли к реке Лене у с. Подымахинского.

Здесь нас встретили делегаты от крестьянских красных партизан, а затем и помощник командующего Ленским фронтом. Это было 11 марта 1920 года. Они предложили мне разоружиться, гарантируя полную неприкосновенность всем людям отряда, и показывали газету об отмене смертной казни. При этом было сказано, что всем желающим будет предоставлена работа и занятие, а с открытием навигации могут быть все отправлены на родину. Меня же лично они все-таки должны будут отправить в Иркутск по начальству. Я согласился на эти условия.

Но в Подымахинском взяли под стражу не только меня, но и всех сдавшихся со мною. Отсюда отправили нас пешком в Иркутск, до которого считалось более 700 верст.

В Иркутск я был привезен в бессознательном состоянии, так как заболел сыпным тифом в дороге.

Едва я пришел в сознание после кризиса, меня отправили в Иркутский военный городок, а оттуда в Челябинск, потом в Миасс, потом опять в Челябинск, потом в Екатеринбург, где меня освободили и дали работу по специальности при штабе Приурво (Приуральского военного округа — прим. сост.).

Через 2—2 ¹/₂ месяца я был вновь арестован и из Екатеринбурга привезен в Москву.

*****

Перхурова судила в 1922 году Военная коллегия Верховного трибунала: он был расстрелян. Его воспоминания были впервые напечатаны к книге С. и М. Бройде «Ярославский мятеж. По запискам генерала Перхурова». Госюриздат, Москва, 1930.